Хегел или Тръмп?

Хегеловият поглед върху географията на световната история

(русскоязычный текст см. ниже)

I.

В своите бележки относно световната география, които предхождат философското разглеждане на световната история, Хегел отбелязва, че географията, по отношение на духа, е нещо външно. Въпреки това, географските особености: „се намират в тясна връзка с типа и характера на народа, който е дете на тази земя. Този характер се проявява именно в начина, по който народите се появяват в световната история и какво място и роля заемат в нея. Не трябва нито да се преувеличава, нито да се омаловажава значението на природата.“ Само йонийският климат сам по себе си не създава Омир, но по определен начин обуславя появата му.

В географските особености на планетата Хегел установява съществени и разумни различия:

„Сега трябва по-точно да определим географските различия, а именно тези, които имат съществено значение за мисълта в сравнение с многото случайни различия. Има три такива характерни различия, а именно:

1. Безводното плато със своите обширни степи и равнини;

2. Низините – преходни земи, прорязани и напоявани от големи реки;

3. Крайбрежните области, които непосредствено граничат с морето.”

Безводното плато е най-малко подходящата сцена за възникване на важни исторически държави.

Низините, със своите реки, са основа за възникването само на „преходни страни“.

И само онези географски условия, при които „крайбрежните области непосредствено граничат с морето“, са най-адекватни, за да се превърнат в арена на духовно значими исторически събития. Хегел посочва като такива онези части на света, които граничат със Средиземно море, което той нарича „дълбок залив“ на Атлантическия океан:

„В Стария свят, противоположен на Америка и отделен от нея от Атлантическия океан, се врязва дълбок залив – Средиземно море. Трите части на Стария свят по същество са свързани помежду си и образуват едно цяло. Тяхната отличителна черта е, че са разположени около морето... Следователно Средиземно море е свързващото звено на трите части на света и централната точка на световната история.“

По такъв начин ние много лесно можем да видим, че Хегел отбелязва абсолютната необходимост от опосредстване на сушата чрез водата, за да стане тя адекватна предпоставка за пълноценен исторически процес. Земя, която няма никаква необходима връзка с водата, е напълно непригодна за появата на значими за историята държави. „Прорязаните от реки низини“ вече са малко по-подходящи. Поради това държавите, възникнали в тези низини, са „по-исторични“. Но дори и това не е достатъчно – опосредстването на сушата само с реки е твърде малко.

Затова най-пълното природно опосредстване на земната повърхност се постига там, където тя среща своята противоположност и от различни страни граничи с голямо море или океан – тази най-силно изразена в географията стихия на водата. Именно там, според Хегел, възникват държавите, на които е съдено да се проявят в историята най-активно и значимо.

Следователно не е трудно да се разбере, че Атлантическият океан от самото начало се явява необходима географска предпоставка за философията на историята на Хегел. Според него Средиземно море представлява най-рефлектираната от географията връзка между сушата и водата – рефлектирана география, която създава най-благоприятните природно-климатични условия за културно-историческото развитие на народите, които се заселват на тези брегове. Световната история в своята най-съществена част се случва именно на бреговете на „атлантическия залив“, Средиземно море: „Средиземно море можеше да бъде център само защото е море.“

С други думи, Хегел твърди: ако във вашата „философия на историята“ няма море, тогава в разсъжденията ви липсва и „центърът на световната история“!

След това той преминава към разглеждането на характерите на „крайбрежните народи“:

„Сега нека разгледаме характера на народите от тази трета категория.

Морето поражда у нас представата за нещо неопределено, неограничено и безкрайно, и когато човек се почувства в тази безкрайна стихия, това му внушава стремеж да излезе отвъд границите на ограниченото; морето подтиква човека към завоевания, грабежи, но също и към печалба и придобиване; низината привързва човека към земята, което го прави зависим в безброй отношения; но морето го извежда извън тези ограничени сфери.“

Как морето допринася за преодоляването на сухоземната ограниченост?

„Тези, които плават по морето, ... искат да придобиват и да печелят, но средството, което използват, е нецелесъобразно в смисъл, че те рискуват да загубят и собствеността, и дори живота си.

И така, самото средство се оказва противоположност на това, към което те се стремят. Именно това възвисява придобиването и индустриалната дейност и ги прави нещо смело и благородно. В индустриалната дейност трябва да се проявява кураж, а смелостта... се свързва с благоразумието. Защото смелостта в борбата с морето трябва в същото време да бъде и хитрост, тъй като човек трябва да се справя с коварната, опасна и най-измамна стихия. Тази безкрайна повърхност е абсолютно мека, защото не оказва съпротива на никакъв натиск или дори на полъха на вятъра; тя изглежда безкрайно невинна, податлива, дружелюбна и нежна, но именно тази податливост превръща морето в най-опасната и ужасяваща стихия.

На тази измама и насилие човек противопоставя само обикновено парче дърво; той разчита само на своята смелост и присъствие на духа и по този начин преминава от твърдата земя към нещо без опора, увличайки със себе си изработената от него почва. Корабът – този морски лебед, който разсича с бързи и плавни движения вълнистата повърхност или описва върху нея кръгове, е инструмент, чието изобретение прави най-голяма чест както на човешката смелост, така и на неговия ум.

Това морско устремление отвъд земната ограниченост липсва при величествените азиатски държави, дори ако те граничат с морето, като например Китай. За такива държави морето е само край на земята; те нямат никакво положително отношение към него.“

Така Хегел по-нататък пояснява, че самото наличие на каквото и да е море в която и да е страна все още не е автоматично условие за историчност. Не всяко море може да претендира за историческа роля и още по-малко за ролята на център на световната история. Тъй като изключително важно значение има географското разположение на морето спрямо полюсите и частите на света. Оттук може да последва, че дори и при наличие на море, самото отношение на народа към него може да остане случайно, без да се превърне в „положително“. Народът, дори и при наличието на морета в неговите земи, може да не развие ясно изразено „морско устремяване отвъд земната ограниченост“ и да остане доволен само от непосредственото си съществуване на сушата, без да се грижи за необходимостта непременно да има отношение към морето и мореплаването или като възприема морето единствено като граница, която по една или друга причина не успява да премине. Но по този начин той оставя себе си и в исторически смисъл в състояние на непосредственост, в което географски се намира самата му сухоземна територия. Към нея той не може да прибави нищо, намерено „зад морето“. Нищо, което вече да не му е било дадено предварително чрез историческото наследство. Народът, разбира се, може чрез грабеж, смелост и сила да завладява и покорява това, което преди не му е принадлежало, да разширява своята територия чрез усвояване на диви земи или за сметка на територията на съседни народи. Но това не е съвсем същото, или по-скоро изобщо не е това, което иска да каже Хегел – защото в този случай се придобива само онова, което вече непосредствено граничи с неговата земя и не е отделено от нея от коварната стихия на водата.

Необходимото разумно отношение на народите към водата, имащо световно-историческо значение, според Хегел възниква не покрай реки и езера, а само покрай морето и именно покрай Средиземно море. Цялата разгърнала своята необходимост световна история, която Хегел се заема да разгледа, се е случила само в този регион. Тази част от историята, която, преминавайки през Гибралтар, напуска Средиземно море и се пренася на другата страна на океана, Хегел счита за неисторическа. Америка е територия на бъдещето:

„...Америка е страната на бъдещето, в която впоследствие, може би..., ще се открие световно-историческо значение; ... Америка трябва да бъде изключена от онези страни, които досега са били арена на световната история. Това, което досега се е случвало там, е само ехо от стария свят и израз на чужда жизненост, а като страна на бъдещето тя изобщо не ни интересува тук; защото в историята ние се занимаваме с онова, което е било... Завършвайки по този начин с Новия свят и с онези мечти, на които може да се отдадем относно него, преминаваме сега към Стария свят, т.е. към арената на световната история.“

Всеки, който днес се опита, оставайки в рамките на хегелианските възгледи, да очертае отново „географската основа на световната история“, ще трябва да се изправи пред следния въпрос: трябва ли и той, по примера на Хегел, да изключи Американския континент от тази основа или, с оглед на съвременната история, вече е необходимо да се разглежда не само регионът на Средиземно море, но и регионът на целия Атлантически океан с неговите отвъдморски територии?

С този проблем се сблъсква например Владимир Макаров в своята статия: „Концепцията на философията на световната история на Г. В. Ф. Хегел и историческият принцип на съвременната епоха“: „Европейският континент, разбира се, има естествен край, опиращ се в Атлантическия океан, но за световния дух океанът съвсем не е непреодолима преграда, особено в епохата на транспортните и информационни технологии. Неорганизираното преселение на определена част от гражданите на старите европейски страни на запад през този океан, започнало през XVIII в., както и организираните военни походи на нейните народи на изток към Евразия, навеждат на мисълта, че в тези географски рамки принципът на свободата на този свят в даден исторически период е станал твърде ограничен.“

Макаров по този начин отбелязва „тяснотата“ на географските рамки на световната история, очертани от Хегел. Той иска да разшири предишните рамки и отговаря положително на въпроса за необходимостта от включване на Атлантическия океан и Северноамериканския континент в географията на съвременната философия на историята.

Това разширение на световната география, смело споменато от Макаров, ни позволява да направим следните наблюдения: страните, прилежащи към Средиземно море, не се ограничават само с усвояването на бреговете на това море. Благодарение на връзката на Средиземно море с океана, народите на тези страни излизат на по-широко пространство и въвличат в световната история целия Атлантик, включително Северноамериканския континент.

Освояването му се осъществява в продължение на няколко века в непрекъсната връзка между Северна Америка и Европа. Тази връзка с течение на времето се развива и се запазва до днес. Ако по-рано тя се е изразявала в постоянното, много рисковано и продължително (средно от четири до осем седмици) океанско пътуване на крехки ветроходни кораби, то днес, освен многобройните съвременни плаващи средства, които се движат непрестанно, всеки ден около две хиляди големи трансатлантически самолета за броени часове пресичат океана в двете посоки. Статистиката сочи, че „Северният Атлантически океан е едно от най-натоварените въздушни пространства в света“ и хиляди хора непрекъснато, 365 дни в годината, по най-различни причини пътуват между двата бряга, свързвайки ги с трайна индустриална и културна връзка.

И ако в началото европейският континент за известно време остава водещ, то с течение на времето, от другата страна на океана, възниква култура, свързана с духа на Европа, която бързо набира мощ, изравнява се с Европа, политически се обособява и в определен момент започва да я превъзхожда по много показатели и по самото си значение в световната история. Тази водеща роля на Новия свят, който остава в постоянен съюз с Европа, днес е придобила такъв мащаб, че думата на задокеанската култура се е превърнала в решаващ фактор в световната политика. Тежестта на тази дума се подкрепя преди всичко от икономиката и военноморската сила. Повече от десет мощни самолетоносачни групи са фактор, с който в момента се съобразява всяка държава във всеки регион на света и на който никой не може да противопостави нищо равно по сила.

По този начин Владимир Макаров, отбелязвайки необходимостта от разширяване на географската основа на световната история, като включва Атлантика и задокеанската култура, всъщност формулира необходимостта от „евроатлантизма“ и евроатлантическия поглед върху съвременната философия на световната история.

II.

Павел Бойко в своята статия „Русия като особена форма на всеобщността на християнския свят: по въпроса за диалектиката на взаимодействието между руския и европейския дух“ изрази мнението, че: “започвайки от наполеоновата епоха, Европа започва да открива в себе си своята отрицателност, „своето друго“.”

Това „друго“ е необходимо на Западна Европа: “за да преодолее своята абстрактност: премахвайки абстрактната всеобщност на рационализма на Просвещението, Европа навлиза в „постисторическата“ епоха на конкретната всеобщност – глобалната постиндустриална (информационна) цивилизация. …Това „свое друго“ на Западна Европа, - твърди Павел Бойко, - е Русия.

Русия се превръща в „другото“ на Западна Европа, тъй като възприема различна от западната, „източнохристиянска духовност“. Затова тя е „източната отрицателност на Европа“. Но именно чрез това противоречие фактически се осъществява процесът на движение към постигане на конкретност в самия обективен живот на европейските държави, включително и Русия.

Тази мисъл несъмнено е интересна и за нея има определени основания. Действително, Русия, от една страна, с част от територията си принадлежи на Европа, но едновременно с това е такава Европа, която е единна с останалата част на континента само географски. В нравствено-политически план тя все още е „не докрай Европа“. Русия носи „източноправославна духовност“, което на практика означава, че остава политически нещо средно между Европа и Изтока – един свят, в който принципите на западното право, основани на ограничаването на „властта на монарха“ и разделението на властите, посочено включително и при Хегел, не могат да намерят своето удовлетворително осъществяване (а в днешно време дори се оспорват като излишни). Това води до постоянни напрегнати отношения между Русия и Запада.

Но колкото и да са силни тези различия, Русия все пак се позиционира като „християнска“ държава. Следователно, Западна Европа има сериозни основания рано или късно да признае тази култура като „своя“. Така Павел Бойко има основание да смята, че това противоречие е иманентно за историята на Европа и че Русия може да бъде разглеждана като „своето друго“, чрез което се извършва самоопределение на двете страни, което в бъдеще ще ги доведе до хармонично единство.

Тази концепция би била напълно приемлива, ако не бяха принципите на историческата география, формулирани от Хегел, които разгледахме по-горе.

Ако анализираме географията на Русия, трябва да отбележим, че макар Хегел да я отнася към „североизточна Европа“, граничаща с морета и океани, по-голямата част от тези водни граници са със студени, замръзващи морета, чиито брегове са рядко населени и силно отдалечени от основните градски центрове. Бреговете на тези морета не се превръщат в притегателни точки за заселване и не формират онова морско съзнание, което Хегел свързва с динамичния исторически дух.

Вместо това, жизненото и историческото пространство на Русия е оформено от речни и езерни брегове – това са „низини, прорязани от реки“, което е само преходен момент, лишен от пряк достъп до историческите центрове на морското корабоплаване. Тази особеност особено остро е осъзната от Петър Велики. Въпреки усилията му, морската география на Русия не се променя значително. Единственият значим морски град, който създава, е Санкт Петербург, основан върху земи, отвоювани от Швеция.

Санкт Петербург, който в своята същност се отличава с „европеизъм“, играе огромна роля в руската история и култура. Въпреки това, преместването на столицата обратно в Москва не е случайно. Това отразява самия „речен, сладководен характер“ на Русия. Тя се чувства по-уютно не на морския бряг, а сред полета и езера, където природата, разстоянията, „руската зима“ и „руските пътища“ защитават страната едва ли не по-добре отколкото армията и флотът ѝ.

В резултат на тази географска особеност сред руският народ се развива предимно „равнинно“ мислене – мислене, приковано към земята: „Низината привързва човека към земята; по този начин той става зависим в безкрайно множество отношения.“

И въпреки че всичко изброено е общоизвестен факт, изложената по-горе гледна точка за Русия не отчита тази нейна географска особеност. Тази гледна точка не свързва нито Русия, нито Европа като цяло с океана, както изисква Хегел. Отношенията между Русия и Европа се разглеждат само сами по себе си, в рамките на един континент. Именно в тези ограничени рамки Русия се явява „другото“ на Западна Европа.

Затова подобен възглед може да бъде наречен „регионално-сухопътен“, при който „отношението към водата“ няма никакво принципно значение за духа на историята. При такъв подход е невъзможно да не се забележи като недостатък фактът, че на различието между Западна и Източна Европа му липсва онова противоречие, което създава морето, опосредяващо страните-брегове и самия характер на народите. Техните отношения представляват предимно непосредствено движение една към друга, което именно поради своята непосредственост не дава удовлетворителен резултат за духа. Поради тяхното сухопътно съседство не се случва никакво особено конкретно историческо опосредстване между тези страни.

Затова, въпреки че, както вече казахме, можем да разглеждаме Русия като „другото“ на Европа, тази нейна другост не е толкова необходима от гледна точка на мисълта. Европа най-вече се интересува от природните дадености на своя съсед, но не и от неговите принципи на „източната духовност“. Освен това, дори ако някога се осъществи дългоочакваното историческо единство между Русия и Европа, то не би могло да замени друго, вече случило се в историята, по-развито от гледна точка на мисълта единство – това на Европа с един друг континент.

Тъкмо това последно обстоятелство определя, че истинското „свое друго“ за Европа не е Русия, а Северна Америка. Именно чрез отношенията между Европа и Северна Америка се формира историко-географската определеност на разумното, развита до по-висока конкретност.

Американският континент се явява в историята като истинското „друго“ на Европа, вече само заради това, че самото му съществуване дълго време е било напълно неизвестно на европейците. Това е била напълно непозната, нова „планета“, която е трябвало да бъде открита с усилието на духа. Тоест тук още от самото начало противоречието е било поставено в най-изострената си форма. Това не е онази слаба в това отношение разлика, която съществува между Източна и Западна Европа, които винаги са знаели една за друга и неведнъж са преодолявали разстоянието помежду си пеша, да не говорим за конен транспорт.

Затова не бива да се отъждествяват сухоземните миграции на населението в рамките на Европа и Азия с далеч по-трудната задача за прехвърляне на хора през океана, при наличните в онзи период несигурни морски средства. Европейците, които успешно преодоляват тази водна бариера, се сблъскват с грандиозното предизвикателство да превърнат това отделено от океана, съпротивляващо се и огромно „друго“  в "свое", започвайки от абсолютната нула. Те са принудени постоянно да поддържат трудна и рискова връзка с Европа, прехвърляйки през океана все нови и нови човешки и материални ресурси.

За мащаба на този най-труден цивилизационен проект и цената на завладяването на двете Америки споровете никога няма да стихнат. Тези завоевания съставляват както славата на европейците, така и разкриват немалко позорни страници в тяхната история, носейки със себе си историческа вина, която и до днес не може да бъде напълно изкупена. Но тази задача е била изпълнена – далечният, див, огромен и враждебен континент, намиращ се отвъд безкрайния и опасен океан, е бил открит, заселен и усвоен от европейците.

Европейската култура се утвърждава на новия континент и само след няколко десетилетия Европа започва да го възприема като духовно „свой“. В резултат на това в историята възникват „две Европи“ – „старата“ и „новата“. Старата Европа европейците са получили като даденост, „по бащино наследство“. Новата обаче са придобили, само след като доброволно са напуснали непосредствената си родина, пренасяйки себе си на нова земя, придобита чрез тяхната воля и мисъл, където е трябвало да изградят живота си „от нулата“.

На този новоусвоен континент европейците скоро започват да срещат своята собствена, пренесена там култура, но не като наследена по право от бащите, а като наново и затова свободно създадена от „синовете“, които са се освободили от оковите на предразсъдъците, дребнавите междуособици и „бащиния авторитет“.

Така тези „две Европи“, разделени от океана, който те превръщат в свое „вътрешно море“, оформят своеобразно „историко-географско умозаключение“, в което океанът действа като „среден, опосредстващ термин“. Това е създадено от духа единство на онова, което първоначално е било напълно различно. Единство, което не е абстрактно, а носи в себе си преодоляното различие – както природното, така и културно-политическото.

Следователно това е най-конкретната форма на разумното в историята, която трудно би могла да бъде разрушена, заменена или преобразувана в друга конфигурация. Освен ако в историята не възникне някаква още по-голяма историко-географска конкретност – но дали такава въобще е възможна, е въпрос, на който засега няма отговор, нито географски, нито културно, нито политически.

Огромната грешка на всички съвременни „геополитици“ (самият този термин е съмнителен интелектуален продукт) е, че в своите „анализи“ изкуствено разделят Америка и Европа, смятайки, че това са два напълно самостоятелни елемента, съществуващи независимо един от друг, с които може да се жонглира произволно според предразсъдъците, симпатиите и антипатиите на „анализаторите“. Такъв поглед ги отвежда в пълна безпътица и води до нереалистични прогнози, а някои политици подтиква към изграждането на фантастични и принципно неосъществими планове, в които Европа и Америка постоянно трябва да бъдат разделяни и включвани отделно в различни „геополитически съюзи“.

Може да ми възразят, че както Европа има връзка със Северна Америка, така и Русия, освен че е свързана със Западна Европа, има отношение към Азия. Не е ли това основа за едно друго „историко-географско умозаключение“? Дори и да разглеждаме тази връзка между Русия и Азия, тя никога няма да има онова „освобождаващо отношение чрез водата“, която тук може да бъде разбирана и като водата на Талес.

Тези редове се пишат в момент, когато „евроатлантическото единство“ сякаш се пропуква отвсякъде, когато получавам съобщения, които с насмешка посочват, че „самият живот“ вече не само опровергава моите представи за „ролята на Хегел за славяните“ и „комунистическата вода“, но и тези „водно-океански разсъждения“.

Как иначе – самият американски президент със собствената си ръка разрушава съюза между Америка и Европа и обръща лице към „речна Русия“ и Китай, изоставяйки заедно с Украйна „старата Европа“ на произвола на съдбата…

Всичко това би имало значение, ако слънцето и луната разменят местата си или ако световните океани пресъхнат. Но докато това не се случи, не бива дори да се говори за това, че Европа и Америка няма да продължат да съществуват като два взаимно обусловени, необходими момента.

Цялата реторика, която чуваме от господин Тръмп и неговия вицепрезидент, свидетелства само за едно – че всички „десни“ и „патриотични“ движения се основават на принципа на непосредствената даденост на националната култура. А именно този принцип е бил преодолян веднъж завинаги с откриването и усвояването на нови земи за европейците.

Тръмп, по дух и мислене, не прилича особено на американски президент. Той се държи като ограничен „земевладелец“, европеец от старото, „доколумбово“ време, който желае да се огради от съседите си, от „нахлуването“ на чужди култури, мигранти и емигранти, загрижен единствено за „положителното салдо“ и разширяването на „нивите си“.

Ограничеността на такова мислене го прави изменник на самия исторически, разумен дух на САЩ…От заявените от него позиции едва ли е възможно Америка да стане „отново велика“. Трудно е да се види „величие“ в действия, които изразяват желание да се скриеш зад океана като естествена граница от европейските и световните проблеми. Така Тръмп върви срещу духа на своята страна и на самата световна история, и едва ли ще успее да надхитри толкова сериозен противник като Провидението. Мисля, че последното, дори против волята му, ще го принуди сериозно да преразгледа своята изолационистка политика. Ако той не се окаже способен на това и продължи да ѝ се противопоставя, разрушителните процеси в света ще се засилват дотогава, докато ходът на историята не принуди САЩ да излъчат лидери, способни да бъдат по-чувствителни към нейните изисквания.

Връщайки се към разсъжденията на Павел Бойко за Русия като „другото“ на Западна Европа, има смисъл да се отбележи, че дори сред самите западноевропейски страни далеч не всички напълно отговарят на третото определение за географски различия, дадено от Хегел. Това се отнася преди всичко до самата Германия – родината на Хегел. Тя се оказва лишена от географските предимства, с които са разполагали Англия, Холандия, Испания, Португалия, Франция… Докато последните са гледали Атлантика право в лицето, което ги е подтиквало към отвъдморски завоевания, то немският характер, подобно на руския, осъзнава това и реагира прекалено късно. Географското разположение на Германия не е било особено благоприятно за формирането на по-„положително отношение към морето“.

„Докато разположението на Англия по природа е благоприятно за мореплаването във всяко отношение, то положението на Германия в този смисъл е крайно неблагоприятно.

1. Тя се намира в центъра на Европейския континент и граничи от три страни с големи, могъщи държави, срещу които винаги трябва да е в бойна готовност; поради това тя отдавна е арена на всеобщи войни, а всички народи имат интерес да я виждат разединена...

2. От източната, морска страна Германия не граничи с открит океан, а с вътрешно море с тесни и неудобни изходи към откритото море, които лесно могат да бъдат блокирани, а на запад – със Северно море, където Англия стои като наблюдателна кула и лесно може да контролира всички водещи към океана теснини от 18-24 морски мили.
   Цялото това крайбрежие няма естествени пристанища, освен няколко речни усти, подходящи за кораби със средно газене. Климатът е суров, а корабоплаването често е затруднено от ледове, като пристанищата замръзват за цели седмици, понякога и за месеци.

В този смисъл разположението на Германия спрямо мореплаването трябва да се смята за неблагоприятно, макар и не в такава степен, както това на Русия.“

По този начин Германия е обърната към Атлантика, ако не изцяло с гръб, то значително встрани, и затова тя започва своето компенсаторно движение не по море, а по суша – в противоположната на океана посока, към Изток. Там тя мечтае да намери „жизнено пространство“, опосредствано от нейната активност, което исторически не е успяла да открие отвъд океаните. Затова, ако трябва да се каже, че Русия е „другото“ на нещо европейско, то тя е „другото“ не на цяла Европа, а само на нейната откъсната от океана част – предимно германската и донякъде френската.

Франция, от една страна, е ясно изразена океанска страна, разполагаща както със средиземноморско, така и с обширно атлантическо крайбрежие. Не може да се каже, че френските мореплаватели са били напълно пасивни – Жак Картие и Самюел дьо Шамплен се прославят като смели мореплаватели, а техните експедиции водят до откриването на Квебек и началото на френското присъствие в Америка. Въпреки това континенталният характер се оказва по-определящ за историята на Франция, отколкото океанският. Без да се спираме на духовните причини за това, Франция не проявява достатъчно далновидност, усърдие, страст и внимание към усвояването на бреговете на Северна Америка със същата интензивност като британците, холандците и испанците. Фразата на Волтер « quelques arpents de neige» относно Квебек в крайна сметка излиза твърде скъпо на французите. Те проявяват пасивност, преселването им на бреговете на Новия свят остава малобройно, и в резултат британците ги изтласкват както от обширните територии на океана, така и от земите на Новия свят.

По-късно Наполеон прави опит да промени това положение, но безуспешно. Битката при Трафалгар слага край на неговите океански амбиции. Именно това обяснява похода му към Русия след поражението в тази морска битка – опитвайки се, подобно на Германия по-късно, да компенсира изоставането си по море със сухопътни завоевания. Океанът и Северна Америка остават неподвластни на духа на императора. След Ватерло той има възможност да направи избор и да отплава за Америка, която, както знаем, го е привличала и заради която се колебае до последния момент, не знаейки накъде да насочи кораба-беглец. В крайна сметка обаче избира да остане от тази страна на океана. Може да се каже, че океанът – в лицето на англичаните – не му прощава това и накрая му е даден само като упрек и наказание – в лицето на безкрайната водна шир, която до края на живота си е принуден безсилно да съзерцава на остров Света Елена. Там сушата, която винаги е била подвластна на неговия военен гений, се свежда до размерите на малък остров, далеч по-малко красив и приветлив от родната му Корсика.

Следователно, ако вземем за основа на разсъжденията си принципите на философията на историята, формулирани от Хегел, ще трябва да отбележим, че „прогресът в съзнанието за свобода“ при него е неразривно свързан с възможностите за мащабно мореплаване и овладяването на пространството на Атлантическия океан.

Февруари 2025

 

 

Гегель или Трамп?

Гегелевский взгляд на географию всемирной истории

I.

В своих замечаниях относительно мировой географии, предпосылаемых философскому рассмотрению всемирной истории, Гегель отмечает, что по отношению к духу география, конечно, есть нечто внешнее. Однако, вместе с тем, географические особенности: “Находятся в тесной связи с типом и характером народа, являющегося сыном этой почвы. Этот характер обнаруживается именно в том, каким образом народы выступают во всемирной истории и какое место и положение они в ней занимают. Не следует ни преувеличивать, ни умалять значения природы”. Только ионийский климат не порождает Гомеров, но определенным образом обуславливает их появление.

В географических особенностях планеты Гегель устанавливает необходимые разумные различия: “Теперь следует точнее установить географические различия, а именно имеющие для мысли существенное значение по сравнению со многими случайными различиями. Существуют три такие характерные различия, а именно:

1) безводное плоскогорие с его обширными степями и равнинами;

2) низменности, переходные страны, прорезанные и орошаемые большими реками

3) прибрежные страны, непосредственно прилегающие к морю.”

Безводное плоскогорие является менее всего подходящей сценой для возникновения важных, исторических государств.

Низменности, с их реками являются, основой для возникновения лишь “переходных стран”.

И только те географические условия, где “прибрежные страны, непосредственно прилегают к морю”, являются наиболее географически адекватными для того, чтобы стать ареной духовно значимых исторических событий. И Гегель отмечает в качестве таковых те части света, которые примыкают к Средиземному морю, которое Гегель называет “глубоким заливом” Атлантического океана: “В Старый свет, противоположный Америке и отделенный от нее Атлантическим океаном, врезывается глубокий залив. Средиземное море. Составляющие Старый свет три части света по существу дела находятся в связи между собой и образуют единое целое. Их отличительной чертой является то, что они расположены вокруг моря…Следовательно, Средиземное море является соединителем трех частей света и центральным пунктом всемирной истории. “

Таким образом, нетрудно заметить, что Гегель отмечает абсолютную необходимость определенного опосредования суши водой для того, чтобы она стала адекватной предпосылкой для полноценного исторического процесса. Не получившая никакого необходимого отношения к воде, земля совершенно непригодна для возникновения значимых для истории стран. “Прорезанные реками низменности” уже менее непосредственны. Вследствии этого, страны, возникающие в этих низменностях уже “более историчны”. Но все равно - опосредованность земли только реками слишком мала. Поэтому максимальной природной опосредованности в себе земная поверхность достигает там, где она встречает свою противоположность и с различных сторон примыкает к большому морю, или океану - этой максимально проявленной в географии стихии воды. Именно там, по утверждению Гегеля, возникают страны, которым суждено проявить себя в истории наиболее активно и значимо.

Т.о., не нужно прилагать много усилий к тому, чтобы отметить, что Атлантический океан с самого начала является у Гегеля необходимой географической предпосылкой его философии истории. Средиземноморье, считает Гегель, является самым географически рефлектированным единством земной суши и воды, рефлектированной географией, которая создает самые выгодные природно-климатические условия для культурно-исторического развития тех народов, которые населяют эти места. Мировая история в своей самой существенной части совершается именно на берегах  “атлантического залива”, Средиземного моря: “Средиземное море могло быть центром только потому, что оно море.”

Иными словами, Гегель утверждает: если в вашей "философии истории" отсутствует море, - то в ваших рассуждениях отсутствует и “центр всемирной истории!”

Далее он переходит к рассмотрению характеров “прибрежных народов”:

“Рассмотрим теперь характер народов этой третьей категории.

Море вызывает в нас представление о чем-то неопределенном, неограниченном и бесконечном, и когда человек чувствует себя в этой бесконечной стихии, то это внушает ему стремление выйти за пределы ограниченного; море призывает человека к завоеваниям, к разбою, а также и к наживе, к приобретению; низменность прикрепляет человека к земле; благодаря этому он становится зависимым в бесконечном множестве отношений; но море выводит его из этих ограниченных сфер. “

Каким же образом море исторически способствует преодолению сухопутной ограниченности?

“Те, кто плавает по морю, ….хотят приобретать, наживаться, но применямое ими средство нецелесообразно в том отношении, что они подвергаются опасности лишиться собственности и даже жизни.

Итак, средство оказывается противоположностью того, к чему они стремятся. Именно это возвышает приобретение и промышленную деятельность и делает их чем-то храбрым и благородным. Тогда в промышленной деятельности должно проявляться мужество, а храбрость ….соединяется с благоразумием. Ведь храбрость в борьбе с морем должна в то же время быть хитростью, так как приходится иметь дело с коварной, опаснейшей и наиболее обманчивой стихией. Эта бесконечная поверхность абсолютно мягка, потому что она не оказывает сопротивления никакому давлению или даже дуновению; она выглядит бесконечно невинно, уступчиво, дружелюбно и нежно, но именно эта податливость обращает море в опаснейшую и ужаснейшую стихию. Такому обману и насилию человек противопоставляет только простой кусок дерева; он полагается лишь на свое мужество и на свое присутствие духа и таким образом переходит с твердой земли на нечто, лишенное опоры, сам увлекая за собой изготовленную им почву. Корабль, этот лебедь моря, рассекающий быстрыми и плавными движениями волнистую поверхность или описывающий на ней круги, является орудием, изобретение которого делает величайшую честь как мужеству человека, так и его уму. Этого морского устремления за пределы земной ограниченности недостает величественным азиатским государствам, даже если они и граничат с морем, как например, Китай. Для таких государств море является лишь прекращением земли; у них нет никакого положительного отношения к морю.”

Таким образом, Гегель далее поясняет, что само наличие какого-либо моря в какой-либо из стран еще не является автоматическим условием для историчности. Не всякое море может претендовать на историческую роль и тем более роль центра всемирной истории. Так как исключительно важное значение имеет географическое расположение моря по отношению к полюсам и частям света. А из этого может последовать то, что и при наличии какого либо моря, само отношение народа к нему может оставаться случайным, не превратиться в  “положительное”. В народе, даже при наличии в его землях морей, может не возникнуть ярко выраженного “морского устремления за пределы земной ограниченности” и он может оставаться удовлетворенным своим пребыванием только в непосредственной данности своей суши, совершенно не заботясь о необходимости непременно иметь отношение к морю и мореплаванию или же воспринимая его лишь как свою границу, которую он не успевает, по тем или иным причинам, перейти. Но таким образом он оставляет себя и в историческом смысле в состоянии непосредственности, в котором географически находится сама его сухопутная территория. К ней он не может прибавить ничего, найденного “за морем”. Ничего, что бы ему уже не было дано заранее по историческому наследству. Народ, конечно, может посредством разбоя, мужества и силы захватывать и покорять то, что ему ранее не принадлежало, расширять свою территорию путем освоения диких земель или за счет территории соседних народов. Но это не совсем то, или вернее совсем не то, что хочет сказать Гегель - ведь в этом случае приобретается то, что уже непосредственно примыкает к его земле и не отделено от нее коварной стихией воды.

Необходимое разумное отношение народов к воде, имеющее всемирно-историческое значение, таким образом, по Гегелю возникает не возле рек и озер, а только возле моря и именно возле Средиземного моря. Вся развернувшая свою необходимость всемирная история, которую Гегель берется рассмотреть, случилась только в этом регионе. Ту часть истории, которая проскользнув Гибралтар, уходит из Средиземного моря и переносит себя на другую сторону океана, Гегель считает не исторической. Америка, является лишь территорией будущего:

“...Америка есть страна будущего, в которой впоследствии, может быть…, обнаружится всемирно-историческое значение; … Америку следует исключить из тех стран, которые до сих пор были ареной всемирной истории. То, что до сих пор совершалось там, является лишь отголоском старого мира и выражением чужой жизненности, а как страна будущего она здесь вообще нисколько не интересует нас; ведь в истории мы имеем дело с тем, что было…Покончив таким образом с Новым светом и с теми мечтами, которым можно предаваться относительно него, мы переходим теперь к Старому свету, т. е. к арене всемирной истории.”

Любому, кто ныне попытается, оставаясь в рамках гегелевских взглядов, очертить снова “географическую основу всемирной истории” придется столкнуться с этим вопросом: следует ли и ему по примеру Гегеля, исключить Американский континент из этой основы или же, с учетом современной истории, необходимо теперь рассматривать не только регион Средиземного моря, но и регион всего Атлантического океана с его заокеанскими территориями?

С этой проблемой сталкивается, например, Владимир Макаров в своей статье: “Концепция философии всемирной истории Г. В. Ф. Гегеля и исторический принцип современной эпохи”: “У европейского континента, конечно, есть естественное завершение, упирающееся в Атлантический океан, но для мирового духа океан отнюдь не является непреодолимой преградой, особенно в век транспортных и информационных технологий. Неорганизованный исход определенной части граждан стран старой Европы дальше на запад через этот океан, начиная с XVIII в., равно как и организованные военные походы ее народов на восток Евразии, наводят на мысль, что в этих географических рамках принципу свободы этого мира в какой-то период истории стало тесно.”

Макаров, таким образом, отмечает “тесноту” географических рамок всемирной истории, очерченных Гегелем. Ему хочется расширить предыдущие рамки и он отвечает положительно на вопрос о необходимости включения Атлантического океана и Североамериканского континента в географию современной философии истории.

Данное расширение мировой географии, смело упомянутое Макаровым, позволяет нам сделать следующие замечания: прилегающие к средиземноморью страны, не ограничиваются только освоением берегов этого моря. Благодаря связи Средиземного моря с океаном, народы этих стран выходят на более широкий простор и вовлекают во всемирную историю всю Атлантику, включая североамериканский континент.

Освоение его осуществляется несколько столетий в непрерывной связи Северной Америки и Европы. Эта связь с течением времени стремительно развивается и сохраняется до настоящего момента. Если ранее она заключалась в постоянном очень рискованном и длительном (в среднем от четырех до восьми недель) океанском путешествии хрупких парусных кораблей, то теперь, помимо непрерывно движущихся многочисленных современных плавающих средств, каждый день около двух тысяч больших трансатлантических самолетов за считанные часы пересекают океан в обе стороны. Статистика утверждает, что "Северный Атлантический океан — одно из самых загруженных воздушных пространств во всем мире" и тысячи людей непрерывно, 365 дней в году, по самым разным причинам курсируют между двумя берегами, связывая их прочной промышленной и культурной связью, отрицая океанское расстояние…

И если в начале европейский континент оставался какое-то время главенствующим, то с течением времени по другую сторону океана была создана быстро набирающая мощь, связанная с духом Европы культура, которая выровнялась с Европой, политически обособилась и в какой-то момент начала превосходить ее по многим показателям и самому значению в мировой истории. Эта лидирующая роль Нового света, остающегося в постоянном союзе с Европой, в настоящее время приобрела такой размах, что слово заокеанской культуры стало решающим фактором мировой политики. Вес этого слова подкреплен прежде всего экономикой и военно-морской силой. Более десятка мощных авианосных групп, стали фактором, с которым на данный момент считается любое государство в любом регионе мира и которому никто не может противопоставить ничего равного по силе.

Теперь, если мы вернемся к “географической основе” истории, нам необходимо будет отметить что роль средиземноморских стран и самого Средиземного моря значительно изменилась. Теперь уже не только Средиземное море, как говорил Гегель, является центром всемирной истории, как вода опосредующая прилегающие к ней территории и связывающая их, но уже и сам Атлантический океан в целом становится таковым центром. Он также берет теперь на себя более мощно ту роль, которую ранее играл только его “глубокий залив” - Средиземное море. Если ранее корабли персов, арабов, греков, римлян пересекали воды этого внутреннего моря, берега которого ими завоевывались и между которыми возникало судоходство, морская торговля и культурный обмен, то теперь европейские народы, перебросив свою культуру на другой берег Атлантики, непрерывно пересекают в обе стороны куда более могущественную и страшную толщу воды, требующую намного большего напряжения и уровня культуры. По сути дела теперь сам океан становится чем-то вроде “внутреннего моря” для культуры Европы и Северной Америки, которые с самого начала своего возникновения развиваются в теснейшей связи друг с другом и являются необходимыми сторонами некоего целого. Такого целого, между сторонами которого лежит Атлантический океан, опосредующий эти два момента.

Таким образом, Владимир Макаров, отметив эту необходимость расширить географическую основу всемирной истории, включив в нее Атлантику и заокеанскую культуру, в сущности сформулировал необходимость “евроатлантизма” и евроатлантического взгляда для современной философии всемирной истории.

II.

Павел Бойко в своей статье “Россия как особенная форма всеобщности христианского мира: к вопросу о диалектике взаимодействия русского и Европейского духа” высказал мысль, что, начиная с наполеоновской эпохи, Европа начинает обнаруживать внутри себя свою отрицательность, “свое иное”.

Это иное необходимо Западной Европе для того, чтобы преодолеть свою абстрактность: “Снимая” абстрактную всеобщность рассудочного рационализма Просвещения, Европа вступает в “постисторическую” эпоху конкретной всеобщности, глобальной постиндустриальной (информационной) цивилизации. …Этим “своим иным” Западной Европы, - утверждает Павел Бойко, - является Россия”.

“Иным” для Западной Европы Россия становится вследствии того, что она восприняла различную от западной, “восточно-христианскую духовность”. Она поэтому является “восточной отрицательностью Европы”. Однако через это противоречие фактически осуществляется процесс движения к достижению конкретности в самой объективной жизни европейских государств, включая Россию.

Эта мысль, несомненно, звучит интересно и для нее имеются определенные основания. Действительно, Россия, с одной стороны, частью своей территории является Европой, но одновременно такой Европой, которая едина с остальной Европой лишь географически, а в нравственно-политическом плане, она все-таки все еще “не до конца Европа”. Она имеет “восточно-православную духовность”, что выражается на практике в том, что она остается политически чем-то средним между Европой и Востоком, неким миром, в котором принципы западного права, основанные на ограничении “власти монарха” и разделении властей, указанного в том числе и у Гегеля, никак не могут найти своего хоть сколько-нибудь удовлетворительного осуществления, (а, например, сейчас вообще оспариваются как лишенные в себе особой необходимости), что постоянно приводит ее к напряженным отношениям с Западом. Но сколько бы ни были сильны эти различия, Россия все-же позиционирует себя как “христианская” страна и, следовательно, у Западной Европы имеются вроде бы серьезные основания, рано или поздно, но признать эту культуру как “свою”. Таким образом, у Павла Бойко имеются определенные причины полагать, что это противоречие является своего рода имманентным для истории Европы и Россия может в этом смысле рассматриваться ею как “свое иное”, через которое совершается некое самоопределение сторон, которое в будущем приведет их к желаемому гармоническому единству.

В этой концепции все бы было хорошо, если бы не те принципы исторической географии, которые выдвинул Гегель и которые мы вкратце изложили выше.

Если мы рассмотрим Российскую географию, мы должны будем отметить, что хотя Гегель и относит Россию к “северо-восточной Европе”, граничащей с морями и океаном, и сама Россия имеет предостаточно водных границ, но эти последние относятся большей частью к холодным, замерзающим северным морям, чьи берега не слишком населены и они чрезмерно удалены от наиболее активных городских центров. Берега этих морей не становятся точками притяжения, на которых люди стремились бы активно селиться, вследствии благоприятности климата и где море бы постоянно влияло на их мышление. Поэтому, собственно жизненная и историческая российская география, формирующая характер народов, скорее относится, ко второму характерному различию, отмеченному Гегелем. Ее принципиальная география это не столько морские берега, сколько берега речные и озерные - это “низменности, прорезанные реками”, относящиеся к “переходному” моменту, которым недостает выхода к историческим центрам морского судоходства. Как хорошо известно, этот недостаток особенно остро начал воспринимать Петр. Несмотря на сделанное Петром, сама  морская география России от этого изменилась мало. Его жестокими усилиями был создан лишь один важный для морского судоходства портовый город. На территории Ингерманландии, ранее относящейся к шведским владениям, был основан Петербург. Успехи на изолированном Каспии в морском отношении ничего особо не изменили а Азов вскоре снова на долгое время отошел к османам.

Петербург, вырывающийся из духа традиционной России своим "европеизмом", сыграл огромное значение в ее истории и культуре.  Однако, последующее перенесение столицы снова в Москву наверное не является случайностью. В этих соображениях большей безопасности для столицы выразился и сам “речной, пресноводный характер” России. Она привыкла более уютно чувствовать себя не столько на морском берегу, сколько где-нибудь затерявшись среди полей и озер, где сама природа, расстояния, "русская зима" и “русские дороги”, защищают ее едва ли не больше, чем ее армия и флот. Активная часть России географически остается преимущественно низменностью, которая лишь “прорезана реками” и слабо опосредствованна большими исторически значимыми массивами воды. Ее моря это моря преимущественно северные, непростые для судоходства, замерзающие зимой, где исключение составляют только Баренцево и часть Японского моря, либо это внутренние большие озера, как Байкал и Каспийское море. Азовское и Черное моря, при всем их значении, все же слишком слабо связаны с Атлантикой, хотя, несомненно, даже и освоенные берега этих морей имели важную для России историческую роль. К центру истории - Средиземному морю она прямого отношения не имела.

Вследствие всего вышеизложенного сам характер народов, населяющих эту восточноевропейскую равнину, оказывается большей частью характером и мышлением равнинным, мышлением “низменностей”, формирующим привязанность мышления к почве: “низменность прикрепляет человека к земле; благодаря этому он становится зависимым в бесконечном множестве отношений.”

И хотя, все перечисленное является общеизвестным фактом, изложенный выше взгляд на Россию, как на “иное Европы”, не учитывает эту ее географическую особенность. Эта точка зрения не соотносит ни Россию, ни Европу вообще с океаном, как этого требует Гегель. Отношения России и Европы берутся лишь сами по себе, в рамках одного континента. Именно в этих ограниченных рамках Россия и предстает “иным” Западной Европы.  Поэтому подобный взгляд, наверное, можно назвать “регионально-сухопутным”, для которого “отношение к воде” не имеет для духа истории никакого принципиального значения. При таком подходе невозможно не отметить в качестве недостатка тот факт, что различию между Западной и Восточной Европой не хватает того противоречия, которое создает море, опосредуя стороны-берега и сам характер народа. Их отношение есть поэтому большей частью непосредственное движение обеих сторон друг к другу, которое как раз вследствие своей непосредственности не дает удовлетворительного для духа результата. Никакого особо конкретного исторического опосредствования между этими сторонами не происходит в силу их сухопутного соседства. Поэтому, хотя, как мы уже сказали, мы и можем рассматривать Россию “как иное” Европы, эта ее инаковость не столь необходима с точки зрения мысли. Европа большей частью интересуется только природной данностью своего соседа, но совсем не его  принципами “восточной духовности”. Кроме того, даже если это долгожданное историческое единство России и Еропы когда-нибудь и осуществится, то оно ведь не сможет заменить собой другого, уже состоявшегося в истории, более развитого с точки зрения мышления единства Европы с другим континентом.

Это последнее обстоятельство и определяет то, что настоящим “своим иным” для Европы является  не Россия, а Северная Америка. Именно через отношения Европы и Северной Америки была положена развитая до более высокой конкретности историко-географическая определенность разумного.

Именно Американский контитент выступил в истории подлинным “иным” Европы хотя бы уже потому, что о самом его существовании у европейцев долго не имелось никаких сведений. Это была совершенно неизвестная новая планета, которую только предстояло открыть напряжением духа. То есть противоречие здесь с самого начала оказалось положено в максимальной своей заостренности. Это не та слабая в этом отношении разница между Восточной и Западной Европой, которые всегда знали друг о друге и которую они не раз преодолевали даже пешком, не говоря уже о конной тяге. Поэтому не стоит отождествлять сухопутные миграции населения в рамках Европы и Азии с труднейшей задачей переброса населения через океан имевшимися на тот период достаточно рискованными морскими средствами. Успешно преодолевшие эту водную преграду европейцы, таким образом столкнулись с невиданной по своим масштабам задачей сделать это отделенное океаном сопротивлявшееся и огромное по объемам “иное”, “своим”, начиная с абсолютного нуля, постоянно поддерживая трудную и рискованную морскую связь с Европой. Перебрасывая через океан все новые и новые людские и материальные ресурсы. О масштабах этого самого трудного цивилизационного проекта и заплаченной при этом цене освоения обеих Америк, споры не стихнут никогда. Завоевание их составило как славу европейцев, так и открыло в этой их истории немало позорных страниц, ответственность за которые им приходится сознавать, помнить и нести с собой историческую вину и по сию пору. Но эта задача была осуществлена. Далекий и дикий, огромный и враждебный континент, находящийся за беспредельным опасным океаном был открыт, заселен и освоен европейцами. Европейская культура утвердилась на нем и через считанные десятилетия Европа начала воспринимать его как духовно “свой”. В результате этого в истории возникли “две Европы”. Одна “старая”, другая “новая”. Старую европейцы получили как данность, “по отцовскому наследству”. Новую они приобрели лишь посредством добровольного оставления своей непосредственной родины, освобождающим переносом себя на новую, своей волей и мышлением приобретенную землю, на которой им пришлось создавать свою жизнь “с чистого листа”. На этом новом, вновь приобретенном месте, они уже очень скоро начинают встречать свою собственную, перенесенную сюда европейскую культуру, но уже не переданную им по праву владения отцов, а заново и потому свободно созданную “сыновьями”, ушедшими от сковывающих предрассудков, мелочных междоусобиц и “отцовского авторитета.” Таким образом, эти “две Европы” с океаном между ними, который они превращают в свое “внутреннее море”, составляют крайние посылки своеобразного “историко-географического умозаключения” в котором океан является “средним, опосредующим термином”. Оно представляет собой духом положенное единство того, что первоначально всецело различено. Это единство, т.о., не абстрактное, но которое имеет в себе преодоленное различие. Преодолевается при этом не только природное различие, но и возникшее культурно-политическое. Следовательно, это есть самая конкретная положенность разумного в истории, которая вряд ли может быть сокрушена, заменена или переформатирована в другую конфигурацию. Разве что в истории возникнет какая-либо еще большая историко-географическая конкретность, если таковая вообще возможна, ибо на данный момент ее невозможно обнаружить ни географически, ни культурно, ни политически.

Огромной ошибкой всех современных “геополитиков” (сам этот термин является сомнительным интеллектуальным продуктом) является то, что они в своих “анализах” разрывают Америку и Европу, полагая, что это два совершенно самостоятельные момента, существующие внеположно, которыми можно жонглировать произвольно, согласно предрассудкам, симпатиям и антипатиям “аналитиков”. Такой взгляд их заводит в совершенные дебри, нереальные предсказания, а некоторых политиков заставляет строить фантастические и нереализуемые в принципе планы, где Европу и Америку все время хотят разделить и включить по отдельности в разные “геополитические союзы”, которыми грезят сторонники патриархальных нравов и "правой волны" в самых углах мира.

Мне могут возразить, что как Европа относится к Северной Америке, так и Россия, кроме отношения к Западной Европе, имеет ведь отношение к Азии. Не стоит ли увидеть здесь почву для возникновения другого “историко-географического умозаключения”? Даже если и рассматривать эту сторону отношения России к Азии, то ведь, ему, при всей его значимости, все-равно никогда не будет хватать “освобождающего отношения через воду”, которую здесь можно понимать и как воду Фалеса.

Эти строки я пишу в тот момент, когда “евроатлантическое единство” трещит вроде бы по всем швам, когда я получаю сообщения, в которых мне весело указывают на то, что, якобы, “сама жизнь" опровергает теперь уже не только мои представления о "роли Гегеля для славян", и “коммунистической воде”, но теперь жизнью опровергаются и эти очередные “водно-океанские умозаключения”. Как же, ведь сам американский президент, собственной рукой рушит союз Америки и Европы и поворачивается лицом к “речной России” и Китаю, бросая вместе с Украиной “старушку Европу” на произвол судьбы…Все это могло бы иметь значение, если бы солнце и луна поменялись местами или если бы высохли мировые океаны. Пока же этого не произошло, не стоит даже и говорить о том, что Европа и Америка не продолжат свое существование только как два взаимообусловленные, необходимые момента. Вся та риторика, которую мы слышим от господина президента Трампа и его вицепрезидента свидетельствует лишь о том, что все “правые” и “патриотические” движения основываются на принципе непосредственной данности национальной культуры. То есть на том принципе, который как раз и был преодолен раз и навсегда открытием и освоением новых для европейцев земель. Трамп поэтому по своему духу и мышлению не очень похож на американского президента. Он ведет себя пока что как ограниченный, “вросший корнями” лишь в свою наследственную землю "землевладелец", европееец старого, "доколумбового" времени, желающий оградить себя и свой народ от соседей, от вторжения иных культур, “от мигрантов и эмигрантов”, озабоченный исключительно “положительным сальдо” и своим правом владения "пашнями", которые он мечтает расширить. Ограниченность такого способа мысли приводит к тому, что он начинает выглядеть как изменник самого исторического, разумного духа США… С декларируемых им позиций вряд ли возможно сделать Америку “снова великой”. Трудно усмотреть "величие" в действиях, в которых выражается желание спрятаться за океаном, как за природной границей от европейских и мировых проблем. Трамп, таким образом, идет против духа своей страны и самой всемирной истории и вряд ли ему удастся перехитрить такого серьезного соперника как Провидение. Мне думается, что последнее даже против его воли, заставит его серьезно пересмотреть свою изоляционистскую политику. Если же он окажется на это неспособен и будет сопротивляться этому, то деструктивные процессы в мире будут нарастать до тех пор, пока ход истории не принудит США выдвинуть в лидеры людей, способных быть более чуткими к ее запросам.

Возвращаясь, к соображениям Павла Бойко, о России, как “ином” Западной Европы, имеет смысл сказать, что среди самих западных европейских стран далеко не все отвечают в полной мере третьему определению географических различий, данных Гегелем. И это относится прежде всего к родной Гегелю Германии. Она оказалась лишена тех географических преимуществ, которыми обладала Англия, Голландия, Испания, Португалия, Франция… Если эти последние смотрели Атлантике в лицо и она провоцировала их к тому, чтобы отправиться к заморским приобретениям, то немецкий характер, также как и российский, спохватывается и выступает для этого слишком поздно. Географическое местоположение Германии оказалось не очень благоприятно для развития более “положительного отношения к морю”:

“Насколько благоприятным во всех отношениях по самой природе своей, является положение Англии в отношении мореплавания, настолько же неблагоприятным в этом смысле является положение Германии.

1) Она лежит в середине Европейского материка и граничит с трех сторон с большими, могущественными государствами, против которых она всегда должна быть в полной боевой готовности; вследствие этого она исстари являлась театром всеобщих войн, причем все народы были заинтересованы в том, чтобы видеть Германию разъединенной…

2) С восточной, приморской стороны Германия прилегает не к открытому океану, а к внутреннему морю с узкими и неудобными выходами в открытое море, которые легко могут быть заперты, а на западе - к Северному морю, в котором Англия стоит, как сторожевая башня, и легко может держать под своим надзором все ведущие из него в океан узкие, не более 18-24 морских миль, проливы.

Весь берег этот не имеет естественных гаваней, кроме нескольких речных устьев, пригодных для кораблей со средней осадкой. Климат суровый, и судоходство нередко затрудняется льдами, при чем гавани замерзают на целые недели, а иногда и на месяцы.

В виду этого, положения Германии в отношении мореплавания должно считать неблагоприятным, хотя и не в такой степени, как положение России. “ (См.http://wholehistory.ru/voini-na-more/razvitie-moreplavaniya-v-germanii.html)

Таким образом Германия повернута к Атлантике если не совсем спиной, то существенно боком и она начинает поэтому свое компенсаторное не морское, а сухопутное движение в противоположном океану направлении - на Восток. Там ей грезится найти опосредованное ее активностью “жизненное пространство”, которого она исторически не может отыскать за океанами. Поэтому, если уж говорить, что Россия является “иным” чего-то европейского, то она есть “иное” не всей Европы, а только лишь ее отсеченной от океана части, преимущественно германской и немного французской.

Франция, с одной стороны, есть ярко выраженная океанская страна, имеющая и средиземноморское побережье и большое океанское. И французские мореплаватели нельзя сказать, что были совсем уж пассивны. Жак Картье и Самуэль де Шамплейн снискали славу отважных мореплавателей, ими был открыт Квебек, где они положили начало французскому присутствию в Америке. Но континентальный характер оказался в истории Франции более определяющим, нежели океанский. Мы не будем сейчас останавливаться на духовных причинах этого, но Франция приложила недостаточно дальновидности, старания, страсти и внимания к тому, чтобы осваивать берега Северной Америки также интенсивно, как британцы, голландцы и испанцы. Фраза Вольтера кому нужны эти « quelques arpents de neige» о Квебеке слишком дорого обошлась в итоге французам. Они проявили пассивность и их переселение на берега Нового света осталось малочисленным и в итоге французы оказались оттесненными британцами от просторов мирового океана и земель Нового света. Наполеон позднее пытался изменить это положение, но неуспешно. Битва при Трафальгаре положила конец этим его океанским стараниям. Именно этим объясняется его поход после поражения в этой морской битве в Россию. Им он пытался, как позднее и Германия, компенсировать морское отставание сухопутными завоеваниями. Океан и Северная Америка оказались неподвластны духу императора. Он имел возможность сделать выбор после Ватерлоо и отплыть все-таки в Америку, которая мы знаем, влекла его и он колебался до самого последнего момента, не зная куда именно направить корабль-беглец. Но в итоге он сделал выбор в пользу того, чтобы остаться по эту сторону океана. Можно сказать, что океан в лице англичан не простил ему этого и был дан корсиканцу в итоге лишь как упрек и наказание в виде каждодневного бессильного созерцания им до конца жизни той бесконечности воды, которая окружала Святую Елену, где суша, всегда подвластная его военному гению, оказалась суженной до размеров маленького острова, который был куда менее красив и приветлив, нежели его родная Корсика.

Таким образом, если мы берем за основу наших рассуждений принципы философии истории, сформулированные Гегелем, мы должны будем отметить, что “прогресс в сознании свободы” оказывается  у него более чем тесно связан с возможностями масшабного мореплавания и овладением пространством Атлантического океана.

февраль 2025